К вопросу о первом упоминании Алан на Северном Кавказе
3 декабря 2007 История [читать комментарии] [размер шрифта: a- | А+] [5 216 просмотров] [версия для печати]
О том, насколько интенсивным было проникновение сарматов в горы Центрального Кавказа в последних веках до н.э. — рубеже н.э. можно судить по тому, что к этому времени часть сарматских племен обосновалась и на южных склонах Главного Кавказского хребта. В описании Иберии Страбон сообщает, что ее горную часть «занимают простолюдины и войны, живущие по обычаям скифов и сарматов, соседями и родственниками которых они являются; однако они занимаются также земледелием» /XI, III, 3/ /1, с.474/. Это сообщение Страбона получило в литературе различную интерпретацию /2, с.20; 3, с.149; 4, с.294; 5, с.165-166/, однако учитывая употребление греческим географом этнонима «сарматы», в состав которых он включает роксолан, язигов, аорсов и сираков, и отнесение сарматов к скифам, подлинность данного сообщения Страбона не вызывает сомнений.
Надо сказать, что Страбон был не одинок в локализации части сарматов в горах Центрального и Западного Кавказа. Плиний, к примеру, помещает сарматское племя эпагерритов за Питиунтом «в Кавказских горах», что явно указывает на верховья Кубани. По соседству с ними находились «савроматы, к которым бежал Митридат при императоре Клавдии» /VI, 16/. Как очевидно следует из сопоставления сведении Плиния с данными Тацита о бегстве Митридата Боспорского после своего поражения в войне с римлянами и аорсами, именем савроматов Плиний называет аорсов, сыгравших решающую роль в войне 49 г. н. э. /6, с.41; 7, с.27-29/. Эти последние, в свою очередь, непосредственно соседили с талами /туальцами-двалами/, находившимися между Дарьяльским ущельем на востоке и Мамисонским перевалом на западе.
Таким образом, сведения Страбона и Плиния совершенно определенно говорят о пребывании отдельных сарматских племен в горах Центрального и Западного Кавказа на рубеже н.э.; из числа интересующих нас племен можно назвать в первую очередь аорсов, одно из крупнейших сарматских племен, их соседей эпагерритов. И если теперь, в результате археологических раскопок в горах Центрального и Западного Кавказа, выявленныс могильники по своему погребальному обряду и вещевому материалу не будут аналогичны синхронным или более ранним могильникам Заволжья, Приуралья и даже степного Предкавказья, то правомерно ли на этом основании отрицать пребывание сарматов в горах Кавказа, столь очевидно выявляемое независимыми друг от друга показаниями письменных источников? Вряд ли необходимо особо доказывать, что не сведения письменных источников должны корректироваться данными археологии, в первую очередь при их этнической интерпретации, а наоборот, последние с привлечением, естественно, лингвистических и этнографических данных там, где они имеются. Имеющиеся исключения не могут опровергнуть это положение.
Исходя из сказанного, очевидно, что этнической интерпретации археологического материала, в том числе и погребального обряда, локализации отдельных этнических единиц и особенно их частей должен предшествовать тщательный учет данных письменных источников, а также лингвистических и этнографических. В противном случае такие выводы могут оказаться поспешными и неоправданными.
Трудно, к примеру, согласиться с утверждением о том, что собственно аланская культура Северного Кавказа сформировалась, оказывается, уже после гуннского нашествия, а начало этого процесса относится к концу I-II вв. н.э., когда «появляются пряжки с обоймами, поясные накладки простых форм, туалетные наборы /щипчики, копоушки/, некоторые формы керамики». Основанием для подобного вывода служит положение о том, что «сложение тех элементов материальной культуры, которые считаются характерными для раннесредневековых алан Северного Кавказа /подч. мной, — Ю.Г./, происходило уже в первых веках нашей эры» /8, с. 179/.
Во-первых, ни одна из приводимых М.П. Абрамовой вещей не является чисто этническим определителем. Во-вторых, вовсе не обязательно, чтобы элементы материальной культуры, считающиеся характерными для раннесредневековых алан, должны были существовать в таком же виде в первом и даже в первых вв. н.э. Между этими хронологическими рамками лежит довольно большой промежуток времени, во время которого развитие материальной культуры алан, естественно, не стояло на месте. Поэтому период первых веков можно действительно рассматривать как раннеаланский, но никак не предаланский, ибо два эти понятия, отождествляемые М.П. Абрамовой, семантически далеко не равнозначны и использование их в этом значении ведет лишь к терминологической путанице. Но главное здесь заключается в том, что и в данном случае археологический материал априорно подгоняется под уже сделанные выводы, находящиеся в полном противоречии с данными письменных источников.
Достаточно сказать, что уже Лукиан Самосатский /II в. н.э. / упоминает Аланию как сложившееся этнополитическое объединение, находившееся по соседству с Азиатским Боспором, синдами и махлиями /махелонами/, в союзе с которыми они действовали против скифов в новелле «Токсарис или дружба». Соседство алан с махлиями косвенным образом подтверждается и Валерием Флакком, помещающим алан к северу от территории современной Абхазии по соседству с гениохами. Согласно Арриану и Псевдо-Арриану, эти последние соседят также с колхами и махелонами /макронами/ /9-10/. Поскольку синды четко локализуются на северо-западном Кавказе и в Приазовье, а махлии, идентичные, видимо, махелонам, — на севере Колхиды или вблизи /11, с.227; 10, с.228, 230-232/, то из соседства алан с махлиями, синдами и Боспорским царством следует, что они занимали в этот период центральные и западные районы Северного Кавказа, а не только «восточное побережье Азовского моря», как склонна считать М.П. Абрамова /12, с.42/.
Рассказ Лукиана Самосатского о дружбе побратимов-скифов Максита, Лонхата и Арсакома, в котором действуют наряду с аланами этнические скифы и савроматы, судя по всему отражает реалии никак не позднее 1 в. н.э., а может быть, и более раннего времени. Однако, если даже отнести описываемые Лукианом в «Токсарисе» события ко II в., то и в данном случае существование Алании, как уже сложившегося этнополитического объединения на Северном Кавказе, соседившего на юго-западе с махлиями, гениохами и колхами, на западе — с Боспором, а на северо-западе — с синдами, не вызывает никаких сомнений. Если бы в первых вв. н.э. алан действительно не было на Северном Кавказе, как утверждает М.П. Абрамова и к чему склоняется М.Г. Мошкова, то непонятно, к примеру, для кого и для чего на Боспоре надо было содержать целый штат аланских переводчиков, во главе которых в самом начале III в. стоял некий Ирак?
Все вышеизложенное свидетельствует, на наш взгляд, о том, что точка зрения, отрицающая сармато-аланскую принадлежность катакомбной культуры Северного Кавказа, не находит подтверждения на археологическом материале и ее данные не могут служить аргументом для отрицания пребывания алан на Северном Кавказе в I в.н.э. Отсутствие четких критериев этнической атрибуции археологических данных, рассматриваемых в отрыве от данных письменных источников и этнографии, легко может повести и, как показывают примеры, часто ведет к поспешным и неоправданным выводам, требующим затем определенной корректировки. Показателем этого может служить, в частности, слишком быстро меняющаяся трактовка особенностей погребального обряда, на территории распространения катакомбной культуры, которые одним и тем же автором на основании материалов Нижне-Джулатского могильника интерпретировались как этнические признаки /13, с.10-11/, а на основании данных Подкумского могильника как признак «оседлости населения, оставившего могильник» /8, с. 128/. Ясно, что при таком подходе постулируемые выводы не становятся более убедительными.
Не служит отрицанием сармато-аланской принадлежности катакомбной культуры и положение о том, что «форма погребального сооружения не может быть основным показателем при определении археологической культуры и тем более она не может быть единственным критерием, как это произошло при выделении памятников аланской культуры Северного Кавказа» /14, с.17; 15, с.20/. Из признания этого положения вовсе не следует, что указанный погребальный обряд не принадлежал сармато-аланам. Данный вывод является преждевременным прежде всего по той причине, что вопрос о времени и условиях появления катакомб на Северном Кавказе остается пока нерешенным /15, с.29/. Еще в меньшей степени об этом говорят ареал распространения катакомбной культуры Северного Кавказа и время его зарождения и функционирования /тем более если считать, что различия между грунтовыми и катакомбными погребениями носят не этнический, а социальный, половозрастной или иной характер/.
Нам уже приходилось отмечать неправомерность решения вопроса о времени и условиях появления алан на Северном Кавказе только на основании распространения катакомбного обряда погребения /5, с.63-64/. Это вытекает из факта широкого распространения последнего среди скифо-сарматских племен, отказа от признания обязательного и определяющего признака ранних алан только катакомбного способа захоронения, и принадлежность аланам, наряду с катакомбами и других видов погребального сооружений — подбоев, разного рода каменных ящиков, склепов и т.д. Надо прямо сказать, что появившиеся за последнее время исследования, посвященные катакомбной культуре и появлению алан на Северном Кавказе, не могут опровергнуть этот вывод.
Неправомерность решения вопроса о времени и условиях появления алан на Кавказе, опираясь лишь на данные катакомбной культуры, видна, в частности, и по тому, что из различной трактовки этнической принадлежности этой культуры делаются тем не менее сходные выводы. Так, например, Т.А. Габуев склонен датировать приход основной массы аланского населения на Северный Кавказ серединой III — началом V в. н.э., связывая это с появлением в Центральном Предкавказье подкурганных катакомб 2 периода. При этом автор, придерживающийся мнения о сармато-аланской принадлежности катакомбной культуры, отмечает наличие здесь более ранних катакомб датируемых II-1 в. до н.э., и разделяет мнение тех исследователей, которые связывают выход алан на историческую арену в первую очередь «с политической перегруппировкой среди сарматских племен» /16, с.20; 17, с.18/.
Даже если на минуту отвлечься от показаний письменных источников, трудно понять, как можно совместить между собой появление алан на Северном Кавказе не ранее середины III в. н.э. и их выход на историческую арену в результате перегруппировок среди сарматов. Приведенные положения явно противоречат друг другу.
Обзор вышеприведенной литературы, думается, ясно показывает невозможность решения вопроса о времени и условиях появления алан на Северном Кавказе только на археологическом материале, во всяком случае при нынешнем состоянии изученности археологических источников. Последнее обстоятельство настоятельно требует еще раз обратиться к показаниям письменных источников по данному вопросу, тем более что ссылки на них в археологических исследованиях носят, по существу, выборочный и неполный характер, без серьезного разбора аргументации оппонентов, а то и просто их замалчивания. Таким образом, мнение о появлении алан на Северном Кавказе в I в. н.э. разделяется большинством исследователей и практически его можно считать общепризнанным. Различие же во взглядах исследователей в основном заключается в датировке этого факта в рамках I в. н.э. и интерпретации факта появления имени алан в письменных источниках по Северному Кавказу и Северному Причерноморью в I в. н.э.
За последние годы появился ряд публикаций, авторы которых, придерживаясь традиционной точки зрения о появлении алан на Кавказе в I в.н.э., в то же время ставят под сомнение датировку первого упоминания алан на Северном Кавказе 35 г. н.э. в связи с их походом в Закавказье против Парфии /18/, считая более реальным упоминание алан в связи с событиями 72 г. н.э. Это положение обосновывается ссылками на письменные источники, без подробного, впрочем, их анализа, и археологический материал из Центрального Предкавказья и Нижнего Подонья.
Так, например, А.С. Скрипкин, не соглашаясь с мнением исследователей, считающих бесспорным участие алан в войне Иберии и Парфии в 35 г.н.э., пишет, что в письменных источниках, описывающих эту войну /Тацит, Иосиф Флавий/ нет упоминания об аланах. На этом основании он утверждает, что «выводы о походе алан в это время в Закавказье умозрительны и отражают больше желание самих авторов видеть в этих событиях алан» /18, с.50/. Обвинение боле, чем серьезное. Однако если в таком желании можно упрекнуть автора этих строк, работу которого А.С. Скрипкин имеет в виду, то как быть с мнениями В. де Сен-Мартена, Э. Шар-пантье, М.И. Ростовцева, Тойблера, Теггарта, Хауссига, Л.А. Мацулевича, К.В. Тревер, Я.А. Манандяна, Ю. Юнге и ряда других исследователей, также относивших появление алан на Кавказе к 35 г. н.э.? Их ведь в особом пристрастии к аланам, кажется, не упрекнешь.
В более поздней работе А.С. Скрипкин несколько смягчает свою формулировку, однако продолжает считать, что попытки обосновать появление алан I в.н.э., имея в виду автора этих строк, являются «пока слабо аргументированными» /19, с.91/. А.С. Скрипкин разделяет мнение В.Б. Виноградова о появлении алан в Предкавказье и Приазовье в результате сирако-аорсской войны 49 г.н.э. на Северном Кавказе /20, с.71/. Той же точки зрения в основном придерживается и Б.А. Раев, считающий, что продвижение алан из Северного Прикаспия в Причерноморье «осуществлялось через степные предгорья Кавказа», а уже из Прикубанья они, якобы, продвинулись в Нижнее Подонье /21, с. 14-15; 22, с.210-211/.
Как же согласуются данные положения с сообщениями античных писателей, в первую очередь — Иосифа Флавия и Корнелия Тацита, повествующих о вторжении северокавказских племен в Закавказье против Парфии в качестве союзников иберов в 35 г. н.э.?
Сообщая об этих событиях, Иосиф Флавий пишет, что римский император Тиберий, обеспокоенный враждебными действиями парфянского царя Артабана III, поставившего во главе Армении своего сына Арсака, поручил правителю Сирии Виталлию вступить с Артабаном в переговоры и заключить мир. Одновременно он «большими суммами денег склонял царей иберского и албанского не задумываться воевать с Артабаном. Но тс сами не согласились /воевать/, а направляют на Артабана скифов, дав им проход через свои земли и открыв Каспийские ворота. Таким образом, и Армения была снова отнята у Артабана и, так как земля парфян служила театром войны, лучшие из местных жителей были перебиты, все у них было опустошено, а сын царя пал в одном из этих сражений /здесь и далее подчеркнуто мной, — Ю.Г./ со многими мириадами войск...» /23, с.275/.
Более подробно те же события освещены Корнелием Тацитом. Изложив причины очередного конфликта между Римом и Парфией, приведшие к войне 35 г. н.э., он пишет, что иберы, над которыми тогда царствовал Фарасман, большими полчищами вторгаются в Армению и овладевают городом Артакстатой. Узнав об этом, Артабан направляет против них войско во главе со своим сыном Ородом и посылает людей для вербовки наемников. Тогда Фарасман «присоединяет албанов и призывает сарматов, князьки /скептухи/ которых, получив дары с обеих сторон, по обычаю своего племени помогали и тем и другим. Но иберы, владея местностью, быстро впускают сарматов Каспийской дорогой против армянов и те, которые шли на помощь парфянам были остановлены без труда...» В генеральном сражении между объединенными силами союзников и парфянами Фарасман ранил Орода «сквозь шлем», но не смог повторить удара, так как телохранители Орода прикрыли раненого. «Однако принятый на веру ложный слух о смерти Орода испугал парфян, и они уступили победу» /24, IV, 33-35/. Сведения Иосифа Флавия и Корнелия Тацита являются отправными для решения разбираемого вопроса.
Как отметил еще А. Гутшмид, имя скифов в приведенном сообщении Иосифа Флавия является, судя по рукописям его труда, позднейшей интерполяцией, давшей ему основание писать, что Иосиф Флавий вместо сарматов Тацита «называет алан» /25, с. 120-121/. Имя алан в данном отрывке было впервые включено в печатный текст трудов Иосифа Флавия издателем Нисом /Niece/ в 1890 г., ввиду явного «превосходства показаний рукописей в пользу такого чтения» /26, с.121 /. Однако и до этого в специальных работах, посвященных интересующему нас вопросу, вторжение северокавказских племен в Закавказье в 35 г. н.э. также связывалось с аланами /27, с.460/. 0 том же, собственно, свидетельствует и указание Иосифа Флавия, что аланы это «часть скифов, живущая вокруг Танаиса и Меотийского озсра» (28, с.277).
К сказанному следует добавить, что Иосиф Флавий отождествляет скифов с магогами, эпоним которых является в Библии олицетворением вторгшегося в Палестину «северного» народа (23, I, 6, 122), локализуемого к северу от Кавказа. Из сопоставления имеющихся данных можно заключить, что аланы в указанный период занимали уже не только донские степи, но и районы Центрального Предкавказья «вокруг Меотиды», т.с. к востоку от Азовского моря.
Однако если даже отвлечься от вышеприведенных фактов и согласиться с тем, что, как полагают исследователи, отрицающие участие алан в событиях 35 г. н.э. в Закавказье, в разбираемом отрывке Иосиф Флавий называет не алан, а скифов, рассматривая их, кстати, как часть и целое, то, естественно, возникает вопрос — о каких, собственно, этнических скифах может идти речь в рассматриваемый период на Дону или в Центральном Предкавказье? Этот вопрос однако попросту обходится, что делается, видимо, не случайно, поскольку ни письменные источники, ни археологические данные, при всем желании, не дают никаких основании постулировать пребывание скифов в рассматриваемый период в указанных регионах.
Как отмечал еще М.И. Ростовцев, к началу 111 в. до н.э. скифы уже были вынуждены покинуть под давлением сарматов долину Кубани /29, с.144-145/. Тем сомнительней представляется их присутствие в последних веках до н.э. в центральных и восточных районах Северного Кавказа. Что касается первой трети I в.н.э., то реально о скифах можно говорить лишь в Крыму и Добрудже, откуда они, конечно, уже не были в состоянии совершить столь крупный военный поход против Парфии. Следовательно, даже исходя из общих соображений, упоминание Иосифом Флавием алан в событиях 35 г.н.э. является куда более реальным, чем признание в вторгшихся в Закавказье к этому времени уже давно растворившихся в сарматских племенах скифов. Это гораздо правдоподобней, если учесть, что Иосиф Флавий считает алан частью скифов.
Обратимся теперь к Тациту. Отсутствие у последнего имени алан в описании событий 35 г.н.э. рассматривается исследователями, отрицающими пребывание алан на Северном Кавказе в первой половине 1 в.н.э., как подтверждение данного факта. Но следует ли из этого, что алан в указанный период не было еще на Кавказе и что под «сарматами» Тацита тогда не могут скрываться аланы? Отнюдь нет.
Обращает на себя внимании, что Тацит не знает вообще имени алан как на Северном Кавказе, так и в Северном Причерноморье. Последнее обстоятельство выглядит более чем странно, учитывая годы его жизни /55-117 гг./, ибо во второй половине I в.н.э., во всяком случае, имя алан было уже очень хорошо известно как на Дунайской границе, так и в Подонье и на Северном Кавказе. С этим положением согласны, кажется, все исследователи. Исходя из сказанного, логично предположить, что аланы могут скрываться у Тацита под этническим названием сарматов или одним из видовых названии сарматских племен.
Как известно, согласно стойкой античной традиции, представленной Страбоном, Плинием и Клавдием Птолемеем, сарматскую этническую общность составляли в первую очередь язнги, роксоланы, аорсы, аланорсы, сираки н аланы. 06-щность происхождения сарматских племен и их этническое родство было хорошо подмечены Плинием, а также Помпонием Мелой /I в.н.э./, который писал, что берегами и прибрежными местностями Танаиса «владеют савроматы, одно племя, но разделенное на несколько народов с разными названиями» /30, 1, 115/. В точном соответствии с этой традицией к числу сарматов в Северном Причерноморье Плиний относит роксоланов — «народ сарматского племени», которых Иосиф Флавий называет теми из скифов, которые зовутся сарматами /28, VII, 4,3/, и язигов /31, 1, 79/.
Что касается Северного Кавказа, то в рассказе о событиях 35 г. н.э. Тацит называет вторгшиеся в Закавказье войска общим именем сарматов, не раскрывая конкретного значения их этнического наименования. Вряд ли надо особо доказывать, что в рассматриваемый период нет оснований говорить вообще о сарматах, как об отдельном племени, отличном, скажем, от язигов, аорсов, сираков или алан. Из этого следует, что в данном случае под названием сарматов у Тацита скрывается какое-то из указанных племен, находившееся в тот период в Центральном Предкавказье.
Через десять с небольшим лет, при описании войны 49 г. н.э. на Северном Кавказе, из числа сарматских племен Тацит называет аорсов и сираков в качестве главных действующих сторон конфликта. Сопоставление данных Тацита об этой войне и, в частности, о бегстве Митридата Боспорского к аорсам, со сведениями Плиния о бегстве того же Митридата к «савроматам», показывает, что аорсы в середине 1 в.н.э. занимали Центральное Предкавказье и намного превосходили сираков, находившихся в низовьях правобережья Кубани, как в военном, так и в количественном отношении /7, с.26-28/. Поскольку нет никаких оснований предполагать в данном регионе каких-то больших этнических изменений между 35 и 49 гг. н.э., то, естественно, напрашивается вывод о том, что в 35 г. н.э. Тацит называет сарматами то же племя, которое в войне 49 г. он называет аорсами.
Иными словами, сравнение сведений Иосифа Флавия о событиях 35 г. н.э. с аналогичными данными Корнелия Тацита не оставляет никаких сомнений в том, что оба автора описывают одно и то же событие и имеют в виду одно и то же племя, вторгшееся в Парфию. Древнееврейский историк называет его аланами, римский — сарматами. Если учесть, что этноним «сарматы», как отмечалось выше, в последних вв. до н.э. и в первых вв. н.э. являлся собирательным названием, в первую очередь для родственных между собой язигов, роксолан, аорсов, сираков и алан, которые составляли собственно сарматский этнос, то напрашивается вывод о том, что у Корнелия Тацита в описании событий 35 г.н.э. под именем сарматов скрываются именно аланы. Такому выводу, однако, формально противоречит упоминание Тацитом в событиях 49 г.н.э. вместо сарматов или алан аорсов, что выдвигается некоторыми исследователями в качестве аргумента, якобы доказывающего отсутствие алан на Северном Кавказе в первой половине 1 в.н.э.
В связи с этим хочется высказать одно соображение, возможно, частично проливающее свет на сей вопрос. Хорошо известно, что у Корнелия Тацита, как и у ряда античных и древнеармянских авторов, нередко наблюдается смешение этнонимов алан и албан, неоднократно отмечаемое исследователями /32, с.356; 33, с.7-8/. Не вдаваясь здесь в обсуждение этого факта, отметим лишь, что у Тацита такое смешение совершенно явственно прослеживается по крайней мере в двух случаях: при описании бегства армянского царевича аршакида Вонона в 16 г.н.э. «к своему родичу царю скифов» /34, с.59-60/ и в сообщении о намечавшемся Нероном походе против алан в 68 г.н.э. /24, II, 68; 31, 1, 6/.
Исходя из этого, можно высказать следующее предположение. Тацит, или его источник, знает албанов в качестве союзников иберов в войне против парфян. Хорошо знает он и о том, что албаны живут к востоку от иберов на берегу Каспийского моря. И если в этих условиях в источнике или источниках, использованных Тацитом при освещении событий 35 г.н.э., фигурировали аланы, которых он смешивал с албанами, то не могло ли это повести к замене этнонима алан более нейтральным «сарматы»?
Конечно, это только предположение, однако его нельзя не принимать во внимание, имея в виду смешение Тацитом этнонимов алан и албан и использование им собирательного названия сарматов для обозначения какого-то сарматского племени, вторгшегося в Парфию в 35 г.н.э. Во всяком случае, данное предположение, как нам кажется, имеет под собой вполне реальную основу и свидетельствует в пользу идентичности сарматов Тацита с аланами Иосифа Флавия. Однако, независимо от вышесказанного, совершенно бесспорно, что Тацит называет сарматами то же племя, которое Иосифом Флавием называется аланами; последнее, естественно, не только не исключает, а скорее подтверждает, что под именем сарматов у Тацнта в данном случае скрываются именно аланы.
Существует еще один источник, имеющий, видимо, прямое отношение к рассматриваемому вопросу, который, однако, мало привлекался для его решения. Речь идет об «Аргонавтике» Валерия Флакка, жившего во второй половине I в.н.э. Это произведение, написанное как свободное переложение «Аргонавтики» Аполлония Родосского, содержит богатый этнографический материал по Северному Причерноморью и Кавказу при большом разнообразии этнической номенклатуры; многие из приведенных фактов уникальны, а реальность сообщаемых Валерием Флакком сведений, облеченных в поэтическую форму, подтверждается сравнительными данными, свидетельствующими о том, что они основываются на хорошей традиции /35, с.5, 18/.
Наибольший интерес для нас представляют совместные действия иберов с язигами, о которых сообщает Валерий Флакк: «Разноцветная Иберия излила вооруженные копьями отряды, которые ведут Отак, Латрис, похититель любви Невр и не знающие убеленного сединами возраста язиги. Ибо когда уже изменяют прежние силы, знакомый лук отказывается служить и копье презирает стремления своего хозяина, — у мужественных предков создался обычай не медлительно, но погибать от руки молодого потомства врученным ему мечом...» /36, с.348/. По-видимому, они же подразумеваются Флакком и в выражении — «явившийся слишком поздно Ибер и исседонские фаланги, не участвуя в сражении...» /37, с.327/.
Этноним «язиг» является, как известно, разновидностью имени асов, позднейших ясов русских летописей, одного из двух широко известных наименовании алан, начиная с первого в.н.э., о чем совершенно определенно свидетельствуют данные грамматика II в.н.э. Элия Геродиана, отождествлявшего этнонимы язиг /иазигес/ и яс /иазис/ /38, с.258; 5, с.136/. Вариантами этого племенного названия, судя по всему являются названия асиаков Помпония Мелы и Плиния, асиатов Юлия Солина, характеристики которых, даваемые им Мелой и Солином, ясно свидетельствуют, что оба названия прилагались к одному и тому жс плсмсни /7, с.31/. К тому же кругу относятся, видимо, асии — асианы Страбона и Помпея Трога. Об обозначении термином т язигов наряду с Северным Причерноморьем и на Северном Кавказе, причем в качестве именно союзников иберов. Дион Кассий, например, рассказав о вторжении алан в Закавказье в 35 г., в описании переговоров алан и царя Иберов Фарсмана в Риме называет алан язигами /39, XIX, 15/. В связи с этим интересно сопоставить слова Валерия Флакка о «не знающих убеленного сединами возраста язигов» с сообщением Аммиана Марцеллина об аланах, у которых «считается счастливым тот, кто испускает дух в сражении...» /XXXI, 2, 22/.
Сравнение этих характеристик, думается, ясно свидетельствует о том, что они восходят к одному и тому же источнику, отождествляющему язигов и алан. Весьма показательна и такая деталь, как копье, в качестве основного вида оружия язигов, наряду с мечами, которые Тацит отмечает у северокавказских сарматов в 35 г. и придунайских роксолан в 69 г. н.э. Продолжение следует...
Гаглойти Ю. С.
Материал взят из книги С.П. Таболова "Аланы. История и Культура", iratta.com
ИА ОСинформ
Надо сказать, что Страбон был не одинок в локализации части сарматов в горах Центрального и Западного Кавказа. Плиний, к примеру, помещает сарматское племя эпагерритов за Питиунтом «в Кавказских горах», что явно указывает на верховья Кубани. По соседству с ними находились «савроматы, к которым бежал Митридат при императоре Клавдии» /VI, 16/. Как очевидно следует из сопоставления сведении Плиния с данными Тацита о бегстве Митридата Боспорского после своего поражения в войне с римлянами и аорсами, именем савроматов Плиний называет аорсов, сыгравших решающую роль в войне 49 г. н. э. /6, с.41; 7, с.27-29/. Эти последние, в свою очередь, непосредственно соседили с талами /туальцами-двалами/, находившимися между Дарьяльским ущельем на востоке и Мамисонским перевалом на западе.
Таким образом, сведения Страбона и Плиния совершенно определенно говорят о пребывании отдельных сарматских племен в горах Центрального и Западного Кавказа на рубеже н.э.; из числа интересующих нас племен можно назвать в первую очередь аорсов, одно из крупнейших сарматских племен, их соседей эпагерритов. И если теперь, в результате археологических раскопок в горах Центрального и Западного Кавказа, выявленныс могильники по своему погребальному обряду и вещевому материалу не будут аналогичны синхронным или более ранним могильникам Заволжья, Приуралья и даже степного Предкавказья, то правомерно ли на этом основании отрицать пребывание сарматов в горах Кавказа, столь очевидно выявляемое независимыми друг от друга показаниями письменных источников? Вряд ли необходимо особо доказывать, что не сведения письменных источников должны корректироваться данными археологии, в первую очередь при их этнической интерпретации, а наоборот, последние с привлечением, естественно, лингвистических и этнографических данных там, где они имеются. Имеющиеся исключения не могут опровергнуть это положение.
Исходя из сказанного, очевидно, что этнической интерпретации археологического материала, в том числе и погребального обряда, локализации отдельных этнических единиц и особенно их частей должен предшествовать тщательный учет данных письменных источников, а также лингвистических и этнографических. В противном случае такие выводы могут оказаться поспешными и неоправданными.
Трудно, к примеру, согласиться с утверждением о том, что собственно аланская культура Северного Кавказа сформировалась, оказывается, уже после гуннского нашествия, а начало этого процесса относится к концу I-II вв. н.э., когда «появляются пряжки с обоймами, поясные накладки простых форм, туалетные наборы /щипчики, копоушки/, некоторые формы керамики». Основанием для подобного вывода служит положение о том, что «сложение тех элементов материальной культуры, которые считаются характерными для раннесредневековых алан Северного Кавказа /подч. мной, — Ю.Г./, происходило уже в первых веках нашей эры» /8, с. 179/.
Во-первых, ни одна из приводимых М.П. Абрамовой вещей не является чисто этническим определителем. Во-вторых, вовсе не обязательно, чтобы элементы материальной культуры, считающиеся характерными для раннесредневековых алан, должны были существовать в таком же виде в первом и даже в первых вв. н.э. Между этими хронологическими рамками лежит довольно большой промежуток времени, во время которого развитие материальной культуры алан, естественно, не стояло на месте. Поэтому период первых веков можно действительно рассматривать как раннеаланский, но никак не предаланский, ибо два эти понятия, отождествляемые М.П. Абрамовой, семантически далеко не равнозначны и использование их в этом значении ведет лишь к терминологической путанице. Но главное здесь заключается в том, что и в данном случае археологический материал априорно подгоняется под уже сделанные выводы, находящиеся в полном противоречии с данными письменных источников.
Достаточно сказать, что уже Лукиан Самосатский /II в. н.э. / упоминает Аланию как сложившееся этнополитическое объединение, находившееся по соседству с Азиатским Боспором, синдами и махлиями /махелонами/, в союзе с которыми они действовали против скифов в новелле «Токсарис или дружба». Соседство алан с махлиями косвенным образом подтверждается и Валерием Флакком, помещающим алан к северу от территории современной Абхазии по соседству с гениохами. Согласно Арриану и Псевдо-Арриану, эти последние соседят также с колхами и махелонами /макронами/ /9-10/. Поскольку синды четко локализуются на северо-западном Кавказе и в Приазовье, а махлии, идентичные, видимо, махелонам, — на севере Колхиды или вблизи /11, с.227; 10, с.228, 230-232/, то из соседства алан с махлиями, синдами и Боспорским царством следует, что они занимали в этот период центральные и западные районы Северного Кавказа, а не только «восточное побережье Азовского моря», как склонна считать М.П. Абрамова /12, с.42/.
Рассказ Лукиана Самосатского о дружбе побратимов-скифов Максита, Лонхата и Арсакома, в котором действуют наряду с аланами этнические скифы и савроматы, судя по всему отражает реалии никак не позднее 1 в. н.э., а может быть, и более раннего времени. Однако, если даже отнести описываемые Лукианом в «Токсарисе» события ко II в., то и в данном случае существование Алании, как уже сложившегося этнополитического объединения на Северном Кавказе, соседившего на юго-западе с махлиями, гениохами и колхами, на западе — с Боспором, а на северо-западе — с синдами, не вызывает никаких сомнений. Если бы в первых вв. н.э. алан действительно не было на Северном Кавказе, как утверждает М.П. Абрамова и к чему склоняется М.Г. Мошкова, то непонятно, к примеру, для кого и для чего на Боспоре надо было содержать целый штат аланских переводчиков, во главе которых в самом начале III в. стоял некий Ирак?
Все вышеизложенное свидетельствует, на наш взгляд, о том, что точка зрения, отрицающая сармато-аланскую принадлежность катакомбной культуры Северного Кавказа, не находит подтверждения на археологическом материале и ее данные не могут служить аргументом для отрицания пребывания алан на Северном Кавказе в I в.н.э. Отсутствие четких критериев этнической атрибуции археологических данных, рассматриваемых в отрыве от данных письменных источников и этнографии, легко может повести и, как показывают примеры, часто ведет к поспешным и неоправданным выводам, требующим затем определенной корректировки. Показателем этого может служить, в частности, слишком быстро меняющаяся трактовка особенностей погребального обряда, на территории распространения катакомбной культуры, которые одним и тем же автором на основании материалов Нижне-Джулатского могильника интерпретировались как этнические признаки /13, с.10-11/, а на основании данных Подкумского могильника как признак «оседлости населения, оставившего могильник» /8, с. 128/. Ясно, что при таком подходе постулируемые выводы не становятся более убедительными.
Не служит отрицанием сармато-аланской принадлежности катакомбной культуры и положение о том, что «форма погребального сооружения не может быть основным показателем при определении археологической культуры и тем более она не может быть единственным критерием, как это произошло при выделении памятников аланской культуры Северного Кавказа» /14, с.17; 15, с.20/. Из признания этого положения вовсе не следует, что указанный погребальный обряд не принадлежал сармато-аланам. Данный вывод является преждевременным прежде всего по той причине, что вопрос о времени и условиях появления катакомб на Северном Кавказе остается пока нерешенным /15, с.29/. Еще в меньшей степени об этом говорят ареал распространения катакомбной культуры Северного Кавказа и время его зарождения и функционирования /тем более если считать, что различия между грунтовыми и катакомбными погребениями носят не этнический, а социальный, половозрастной или иной характер/.
Нам уже приходилось отмечать неправомерность решения вопроса о времени и условиях появления алан на Северном Кавказе только на основании распространения катакомбного обряда погребения /5, с.63-64/. Это вытекает из факта широкого распространения последнего среди скифо-сарматских племен, отказа от признания обязательного и определяющего признака ранних алан только катакомбного способа захоронения, и принадлежность аланам, наряду с катакомбами и других видов погребального сооружений — подбоев, разного рода каменных ящиков, склепов и т.д. Надо прямо сказать, что появившиеся за последнее время исследования, посвященные катакомбной культуре и появлению алан на Северном Кавказе, не могут опровергнуть этот вывод.
Неправомерность решения вопроса о времени и условиях появления алан на Кавказе, опираясь лишь на данные катакомбной культуры, видна, в частности, и по тому, что из различной трактовки этнической принадлежности этой культуры делаются тем не менее сходные выводы. Так, например, Т.А. Габуев склонен датировать приход основной массы аланского населения на Северный Кавказ серединой III — началом V в. н.э., связывая это с появлением в Центральном Предкавказье подкурганных катакомб 2 периода. При этом автор, придерживающийся мнения о сармато-аланской принадлежности катакомбной культуры, отмечает наличие здесь более ранних катакомб датируемых II-1 в. до н.э., и разделяет мнение тех исследователей, которые связывают выход алан на историческую арену в первую очередь «с политической перегруппировкой среди сарматских племен» /16, с.20; 17, с.18/.
Даже если на минуту отвлечься от показаний письменных источников, трудно понять, как можно совместить между собой появление алан на Северном Кавказе не ранее середины III в. н.э. и их выход на историческую арену в результате перегруппировок среди сарматов. Приведенные положения явно противоречат друг другу.
Обзор вышеприведенной литературы, думается, ясно показывает невозможность решения вопроса о времени и условиях появления алан на Северном Кавказе только на археологическом материале, во всяком случае при нынешнем состоянии изученности археологических источников. Последнее обстоятельство настоятельно требует еще раз обратиться к показаниям письменных источников по данному вопросу, тем более что ссылки на них в археологических исследованиях носят, по существу, выборочный и неполный характер, без серьезного разбора аргументации оппонентов, а то и просто их замалчивания. Таким образом, мнение о появлении алан на Северном Кавказе в I в. н.э. разделяется большинством исследователей и практически его можно считать общепризнанным. Различие же во взглядах исследователей в основном заключается в датировке этого факта в рамках I в. н.э. и интерпретации факта появления имени алан в письменных источниках по Северному Кавказу и Северному Причерноморью в I в. н.э.
За последние годы появился ряд публикаций, авторы которых, придерживаясь традиционной точки зрения о появлении алан на Кавказе в I в.н.э., в то же время ставят под сомнение датировку первого упоминания алан на Северном Кавказе 35 г. н.э. в связи с их походом в Закавказье против Парфии /18/, считая более реальным упоминание алан в связи с событиями 72 г. н.э. Это положение обосновывается ссылками на письменные источники, без подробного, впрочем, их анализа, и археологический материал из Центрального Предкавказья и Нижнего Подонья.
Так, например, А.С. Скрипкин, не соглашаясь с мнением исследователей, считающих бесспорным участие алан в войне Иберии и Парфии в 35 г.н.э., пишет, что в письменных источниках, описывающих эту войну /Тацит, Иосиф Флавий/ нет упоминания об аланах. На этом основании он утверждает, что «выводы о походе алан в это время в Закавказье умозрительны и отражают больше желание самих авторов видеть в этих событиях алан» /18, с.50/. Обвинение боле, чем серьезное. Однако если в таком желании можно упрекнуть автора этих строк, работу которого А.С. Скрипкин имеет в виду, то как быть с мнениями В. де Сен-Мартена, Э. Шар-пантье, М.И. Ростовцева, Тойблера, Теггарта, Хауссига, Л.А. Мацулевича, К.В. Тревер, Я.А. Манандяна, Ю. Юнге и ряда других исследователей, также относивших появление алан на Кавказе к 35 г. н.э.? Их ведь в особом пристрастии к аланам, кажется, не упрекнешь.
В более поздней работе А.С. Скрипкин несколько смягчает свою формулировку, однако продолжает считать, что попытки обосновать появление алан I в.н.э., имея в виду автора этих строк, являются «пока слабо аргументированными» /19, с.91/. А.С. Скрипкин разделяет мнение В.Б. Виноградова о появлении алан в Предкавказье и Приазовье в результате сирако-аорсской войны 49 г.н.э. на Северном Кавказе /20, с.71/. Той же точки зрения в основном придерживается и Б.А. Раев, считающий, что продвижение алан из Северного Прикаспия в Причерноморье «осуществлялось через степные предгорья Кавказа», а уже из Прикубанья они, якобы, продвинулись в Нижнее Подонье /21, с. 14-15; 22, с.210-211/.
Как же согласуются данные положения с сообщениями античных писателей, в первую очередь — Иосифа Флавия и Корнелия Тацита, повествующих о вторжении северокавказских племен в Закавказье против Парфии в качестве союзников иберов в 35 г. н.э.?
Сообщая об этих событиях, Иосиф Флавий пишет, что римский император Тиберий, обеспокоенный враждебными действиями парфянского царя Артабана III, поставившего во главе Армении своего сына Арсака, поручил правителю Сирии Виталлию вступить с Артабаном в переговоры и заключить мир. Одновременно он «большими суммами денег склонял царей иберского и албанского не задумываться воевать с Артабаном. Но тс сами не согласились /воевать/, а направляют на Артабана скифов, дав им проход через свои земли и открыв Каспийские ворота. Таким образом, и Армения была снова отнята у Артабана и, так как земля парфян служила театром войны, лучшие из местных жителей были перебиты, все у них было опустошено, а сын царя пал в одном из этих сражений /здесь и далее подчеркнуто мной, — Ю.Г./ со многими мириадами войск...» /23, с.275/.
Более подробно те же события освещены Корнелием Тацитом. Изложив причины очередного конфликта между Римом и Парфией, приведшие к войне 35 г. н.э., он пишет, что иберы, над которыми тогда царствовал Фарасман, большими полчищами вторгаются в Армению и овладевают городом Артакстатой. Узнав об этом, Артабан направляет против них войско во главе со своим сыном Ородом и посылает людей для вербовки наемников. Тогда Фарасман «присоединяет албанов и призывает сарматов, князьки /скептухи/ которых, получив дары с обеих сторон, по обычаю своего племени помогали и тем и другим. Но иберы, владея местностью, быстро впускают сарматов Каспийской дорогой против армянов и те, которые шли на помощь парфянам были остановлены без труда...» В генеральном сражении между объединенными силами союзников и парфянами Фарасман ранил Орода «сквозь шлем», но не смог повторить удара, так как телохранители Орода прикрыли раненого. «Однако принятый на веру ложный слух о смерти Орода испугал парфян, и они уступили победу» /24, IV, 33-35/. Сведения Иосифа Флавия и Корнелия Тацита являются отправными для решения разбираемого вопроса.
Как отметил еще А. Гутшмид, имя скифов в приведенном сообщении Иосифа Флавия является, судя по рукописям его труда, позднейшей интерполяцией, давшей ему основание писать, что Иосиф Флавий вместо сарматов Тацита «называет алан» /25, с. 120-121/. Имя алан в данном отрывке было впервые включено в печатный текст трудов Иосифа Флавия издателем Нисом /Niece/ в 1890 г., ввиду явного «превосходства показаний рукописей в пользу такого чтения» /26, с.121 /. Однако и до этого в специальных работах, посвященных интересующему нас вопросу, вторжение северокавказских племен в Закавказье в 35 г. н.э. также связывалось с аланами /27, с.460/. 0 том же, собственно, свидетельствует и указание Иосифа Флавия, что аланы это «часть скифов, живущая вокруг Танаиса и Меотийского озсра» (28, с.277).
К сказанному следует добавить, что Иосиф Флавий отождествляет скифов с магогами, эпоним которых является в Библии олицетворением вторгшегося в Палестину «северного» народа (23, I, 6, 122), локализуемого к северу от Кавказа. Из сопоставления имеющихся данных можно заключить, что аланы в указанный период занимали уже не только донские степи, но и районы Центрального Предкавказья «вокруг Меотиды», т.с. к востоку от Азовского моря.
Однако если даже отвлечься от вышеприведенных фактов и согласиться с тем, что, как полагают исследователи, отрицающие участие алан в событиях 35 г. н.э. в Закавказье, в разбираемом отрывке Иосиф Флавий называет не алан, а скифов, рассматривая их, кстати, как часть и целое, то, естественно, возникает вопрос — о каких, собственно, этнических скифах может идти речь в рассматриваемый период на Дону или в Центральном Предкавказье? Этот вопрос однако попросту обходится, что делается, видимо, не случайно, поскольку ни письменные источники, ни археологические данные, при всем желании, не дают никаких основании постулировать пребывание скифов в рассматриваемый период в указанных регионах.
Как отмечал еще М.И. Ростовцев, к началу 111 в. до н.э. скифы уже были вынуждены покинуть под давлением сарматов долину Кубани /29, с.144-145/. Тем сомнительней представляется их присутствие в последних веках до н.э. в центральных и восточных районах Северного Кавказа. Что касается первой трети I в.н.э., то реально о скифах можно говорить лишь в Крыму и Добрудже, откуда они, конечно, уже не были в состоянии совершить столь крупный военный поход против Парфии. Следовательно, даже исходя из общих соображений, упоминание Иосифом Флавием алан в событиях 35 г.н.э. является куда более реальным, чем признание в вторгшихся в Закавказье к этому времени уже давно растворившихся в сарматских племенах скифов. Это гораздо правдоподобней, если учесть, что Иосиф Флавий считает алан частью скифов.
Обратимся теперь к Тациту. Отсутствие у последнего имени алан в описании событий 35 г.н.э. рассматривается исследователями, отрицающими пребывание алан на Северном Кавказе в первой половине 1 в.н.э., как подтверждение данного факта. Но следует ли из этого, что алан в указанный период не было еще на Кавказе и что под «сарматами» Тацита тогда не могут скрываться аланы? Отнюдь нет.
Обращает на себя внимании, что Тацит не знает вообще имени алан как на Северном Кавказе, так и в Северном Причерноморье. Последнее обстоятельство выглядит более чем странно, учитывая годы его жизни /55-117 гг./, ибо во второй половине I в.н.э., во всяком случае, имя алан было уже очень хорошо известно как на Дунайской границе, так и в Подонье и на Северном Кавказе. С этим положением согласны, кажется, все исследователи. Исходя из сказанного, логично предположить, что аланы могут скрываться у Тацита под этническим названием сарматов или одним из видовых названии сарматских племен.
Как известно, согласно стойкой античной традиции, представленной Страбоном, Плинием и Клавдием Птолемеем, сарматскую этническую общность составляли в первую очередь язнги, роксоланы, аорсы, аланорсы, сираки н аланы. 06-щность происхождения сарматских племен и их этническое родство было хорошо подмечены Плинием, а также Помпонием Мелой /I в.н.э./, который писал, что берегами и прибрежными местностями Танаиса «владеют савроматы, одно племя, но разделенное на несколько народов с разными названиями» /30, 1, 115/. В точном соответствии с этой традицией к числу сарматов в Северном Причерноморье Плиний относит роксоланов — «народ сарматского племени», которых Иосиф Флавий называет теми из скифов, которые зовутся сарматами /28, VII, 4,3/, и язигов /31, 1, 79/.
Что касается Северного Кавказа, то в рассказе о событиях 35 г. н.э. Тацит называет вторгшиеся в Закавказье войска общим именем сарматов, не раскрывая конкретного значения их этнического наименования. Вряд ли надо особо доказывать, что в рассматриваемый период нет оснований говорить вообще о сарматах, как об отдельном племени, отличном, скажем, от язигов, аорсов, сираков или алан. Из этого следует, что в данном случае под названием сарматов у Тацита скрывается какое-то из указанных племен, находившееся в тот период в Центральном Предкавказье.
Через десять с небольшим лет, при описании войны 49 г. н.э. на Северном Кавказе, из числа сарматских племен Тацит называет аорсов и сираков в качестве главных действующих сторон конфликта. Сопоставление данных Тацита об этой войне и, в частности, о бегстве Митридата Боспорского к аорсам, со сведениями Плиния о бегстве того же Митридата к «савроматам», показывает, что аорсы в середине 1 в.н.э. занимали Центральное Предкавказье и намного превосходили сираков, находившихся в низовьях правобережья Кубани, как в военном, так и в количественном отношении /7, с.26-28/. Поскольку нет никаких оснований предполагать в данном регионе каких-то больших этнических изменений между 35 и 49 гг. н.э., то, естественно, напрашивается вывод о том, что в 35 г. н.э. Тацит называет сарматами то же племя, которое в войне 49 г. он называет аорсами.
Иными словами, сравнение сведений Иосифа Флавия о событиях 35 г. н.э. с аналогичными данными Корнелия Тацита не оставляет никаких сомнений в том, что оба автора описывают одно и то же событие и имеют в виду одно и то же племя, вторгшееся в Парфию. Древнееврейский историк называет его аланами, римский — сарматами. Если учесть, что этноним «сарматы», как отмечалось выше, в последних вв. до н.э. и в первых вв. н.э. являлся собирательным названием, в первую очередь для родственных между собой язигов, роксолан, аорсов, сираков и алан, которые составляли собственно сарматский этнос, то напрашивается вывод о том, что у Корнелия Тацита в описании событий 35 г.н.э. под именем сарматов скрываются именно аланы. Такому выводу, однако, формально противоречит упоминание Тацитом в событиях 49 г.н.э. вместо сарматов или алан аорсов, что выдвигается некоторыми исследователями в качестве аргумента, якобы доказывающего отсутствие алан на Северном Кавказе в первой половине 1 в.н.э.
В связи с этим хочется высказать одно соображение, возможно, частично проливающее свет на сей вопрос. Хорошо известно, что у Корнелия Тацита, как и у ряда античных и древнеармянских авторов, нередко наблюдается смешение этнонимов алан и албан, неоднократно отмечаемое исследователями /32, с.356; 33, с.7-8/. Не вдаваясь здесь в обсуждение этого факта, отметим лишь, что у Тацита такое смешение совершенно явственно прослеживается по крайней мере в двух случаях: при описании бегства армянского царевича аршакида Вонона в 16 г.н.э. «к своему родичу царю скифов» /34, с.59-60/ и в сообщении о намечавшемся Нероном походе против алан в 68 г.н.э. /24, II, 68; 31, 1, 6/.
Исходя из этого, можно высказать следующее предположение. Тацит, или его источник, знает албанов в качестве союзников иберов в войне против парфян. Хорошо знает он и о том, что албаны живут к востоку от иберов на берегу Каспийского моря. И если в этих условиях в источнике или источниках, использованных Тацитом при освещении событий 35 г.н.э., фигурировали аланы, которых он смешивал с албанами, то не могло ли это повести к замене этнонима алан более нейтральным «сарматы»?
Конечно, это только предположение, однако его нельзя не принимать во внимание, имея в виду смешение Тацитом этнонимов алан и албан и использование им собирательного названия сарматов для обозначения какого-то сарматского племени, вторгшегося в Парфию в 35 г.н.э. Во всяком случае, данное предположение, как нам кажется, имеет под собой вполне реальную основу и свидетельствует в пользу идентичности сарматов Тацита с аланами Иосифа Флавия. Однако, независимо от вышесказанного, совершенно бесспорно, что Тацит называет сарматами то же племя, которое Иосифом Флавием называется аланами; последнее, естественно, не только не исключает, а скорее подтверждает, что под именем сарматов у Тацнта в данном случае скрываются именно аланы.
Существует еще один источник, имеющий, видимо, прямое отношение к рассматриваемому вопросу, который, однако, мало привлекался для его решения. Речь идет об «Аргонавтике» Валерия Флакка, жившего во второй половине I в.н.э. Это произведение, написанное как свободное переложение «Аргонавтики» Аполлония Родосского, содержит богатый этнографический материал по Северному Причерноморью и Кавказу при большом разнообразии этнической номенклатуры; многие из приведенных фактов уникальны, а реальность сообщаемых Валерием Флакком сведений, облеченных в поэтическую форму, подтверждается сравнительными данными, свидетельствующими о том, что они основываются на хорошей традиции /35, с.5, 18/.
Наибольший интерес для нас представляют совместные действия иберов с язигами, о которых сообщает Валерий Флакк: «Разноцветная Иберия излила вооруженные копьями отряды, которые ведут Отак, Латрис, похититель любви Невр и не знающие убеленного сединами возраста язиги. Ибо когда уже изменяют прежние силы, знакомый лук отказывается служить и копье презирает стремления своего хозяина, — у мужественных предков создался обычай не медлительно, но погибать от руки молодого потомства врученным ему мечом...» /36, с.348/. По-видимому, они же подразумеваются Флакком и в выражении — «явившийся слишком поздно Ибер и исседонские фаланги, не участвуя в сражении...» /37, с.327/.
Этноним «язиг» является, как известно, разновидностью имени асов, позднейших ясов русских летописей, одного из двух широко известных наименовании алан, начиная с первого в.н.э., о чем совершенно определенно свидетельствуют данные грамматика II в.н.э. Элия Геродиана, отождествлявшего этнонимы язиг /иазигес/ и яс /иазис/ /38, с.258; 5, с.136/. Вариантами этого племенного названия, судя по всему являются названия асиаков Помпония Мелы и Плиния, асиатов Юлия Солина, характеристики которых, даваемые им Мелой и Солином, ясно свидетельствуют, что оба названия прилагались к одному и тому жс плсмсни /7, с.31/. К тому же кругу относятся, видимо, асии — асианы Страбона и Помпея Трога. Об обозначении термином т язигов наряду с Северным Причерноморьем и на Северном Кавказе, причем в качестве именно союзников иберов. Дион Кассий, например, рассказав о вторжении алан в Закавказье в 35 г., в описании переговоров алан и царя Иберов Фарсмана в Риме называет алан язигами /39, XIX, 15/. В связи с этим интересно сопоставить слова Валерия Флакка о «не знающих убеленного сединами возраста язигов» с сообщением Аммиана Марцеллина об аланах, у которых «считается счастливым тот, кто испускает дух в сражении...» /XXXI, 2, 22/.
Сравнение этих характеристик, думается, ясно свидетельствует о том, что они восходят к одному и тому же источнику, отождествляющему язигов и алан. Весьма показательна и такая деталь, как копье, в качестве основного вида оружия язигов, наряду с мечами, которые Тацит отмечает у северокавказских сарматов в 35 г. и придунайских роксолан в 69 г. н.э. Продолжение следует...
Гаглойти Ю. С.
Материал взят из книги С.П. Таболова "Аланы. История и Культура", iratta.com
ИА ОСинформ
Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь.
Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.
Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
Нашли ошибку?